Занятно, чего только не найдёшь в сети, например - "Цензор о цензуре" (А. В. Никитенко и его «Дневник»), В. Г. Березина. Журнал «Русская литература, 1996г.
Воистину, что написано пером, не вырубишь и топором) И красной нитью у меня в мыслях проскакивало, что надо "Учиться, учиться, и учиться", как говорил великий Ленин"
Читаем внимательно, что писал цензор (цербер какбы в функционале) в дневнике, с 1826 по 1877 год (цитаты из статьи Веры Березиной, в том числе процитированные в статье же заметки цензора).
«Основное начало нынешней политики очень просто: одно только то правление твердо, которое основано на страхе; один только тот народ спокоен, который не мыслит» (I, 171).
"В 1836 году, отмечает Никитенко, «неслыханные строгости в цензуре» (I, 188). Цензоры в страхе. Цензор П. И. Гаевский, просидевший 8 дней на гауптвахте, «теперь сомневается, можно ли пропускать в печать известия вроде того, что такой-то король скончался» (I, 182). Подробно описывает автор «Дневника» «ужасную суматоху в цензуре», вызванную публикацией «Философического письма» Чаадаева, сообщает, что Пушкина как издателя «Современника» «жестоко жмет цензура»...
NB: я сразу вспомнила передачу ко дню рождения Пушкина, где не преминули в конце очередной раз сообщить, что, умирая, Пушкин сказал, чтоб передали царю, что он был бы весь его( Я бы ещё и не то сказала на смертном одре, если б оставляла на милость судьбы и царя боготворимую жену и четверых детей 
"Я был у князя (Г. П. Волконского, председателя Петербургского цензурного комитета. - В.Б.) по этому поводу. Министр сказал ему, что хочет, чтобы, наконец, русская литература прекратилась. Тогда по крайней мере будет что-нибудь определенное, а главное, говорит он, „я буду спать спокойно". Министр объявил также, что он будет карать цензоров беспощадно. Приятная перспектива!» (I, 276). 1844г.
"В 1850 году Никитенко отмечает «гонение на философию»: в университете разрешается читать только логику и психологию и исключительно лицами духовного звания. «Общество быстро погружается в варварство: спасай, кто может, свою душу!» - иронически восклицает автор дневника (I, 336). Создание специальной цензуры для книг учебных и относящихся к воспитанию вызвало у Никитенко желание перечислить все цензуры, действующие в России. Насчитал двенадцать, в том числе очень строгую цензуру Верховного негласного комитета, т. е. бутурлинского. Расширение сети ведомственных цензур - это характерно для поры «мрачного семилетия»...
NB: тут напрашивается памятная аналогия в связи с разгромом работ Вадима Сидура православными активистами на выставке Манеже в 2015 году...И неправду пишет РБК в заметке, что при жизни работы Сидура выставлялись только за рубежом, - в Москве были пару раз выставлены его работы году в 1967 примерно, не в Манеже, естественно), полулегально, при попустительстве какого-то хорошего человека)
"В числе приведенных им примеров некоторые совершенно нелепые. Например: «Цензор Ахматов остановил печатание одной арифметики, потому что между цифрами какой-то задачи помещен ряд точек. Он подозревает здесь какой-то умысел составителя арифметики» (I, 363). Почему так? Оказывается, все дело в страхе цензоров: «Цензоры все свои нелепости сваливают на негласный (бутурлинский. - В.Б.} комитет, ссылаясь на него, как на пугало, которое грозит наказанием за каждое напечатанное слово» (I. 363)".
NB: похоже, нынешний алгоритм - с точностью до наоборот - одни точки и умолчания...
В дневнике настойчиво проводится мысль: свобода нужна не только литературе (обществу), но и правительству. Например, в записи 18 апреля: «Литературе необходимо дать более простора, в другом духе нынче и думать нельзя писать устава; этого требует и справедливость и политическое благоразумие; если этого не сделать, то пойдет в ход писаная (т. е. рукописная. - В.Б.) литература, следить за которою нет никакой возможности» (I, 18; ср. 17)".
NB: вспомним самиздат советских времён и онлайн дневники времён нынешних) А в свете ограничений по возрасту теперь и классическую литературу обязательно иметь дома в печатном варианте, чтоб не озадачиваться путешествием сквозь тернии в библиотеках)
"Внешне, казалось бы, для печати наступило облегчение: отменялась предварительная (предохранительная) цензура, узаконенная еще цензурным уставом 1828 года. Но вместо нее вводилась карательная цензура, основанная на системе предостережений, при которой после третьего предостережения издание органа печати запрещалось на время или насовсем, причем право на вынесение предостережения принадлежало лично министру внутренних дел. Новая цензура практически ставила периодическую печать в еще более трудное положение".
"И Никитенко это прекрасно понимал. Он записал в дневнике 16 мая 1865 года, т. е. вскоре после опубликования «Временных правил», но еще до введения их в практику:
«Издание журналов с освобождением их от предварительной цензуры становится делом крайне затруднительным. Прежде журналы зависели от произвола цензора, который все-таки не мог пренебрегать тем, что о нем скажут в обществе."
NB: ну сегодня мы лишены возможности наблюдать цензоров, которые не пренебрегают тем, что скажут в обществе 
"С каждым годом усиливается крен правительства в сторону реакции. «Совершается то, чего боялись люди мыслящие, наступает время поворота назад, время реакции», - пишет Никитенко 5 ноября 1866 года (III, 55); а 9 февраля 1872 года - уже более уверенно: «Реакция принимает, по-видимому, систематический характер» (III, 225). И уже совершенно категорично и настойчиво - 3 ноября 1874 года: «К правительству с каждым днем более и более теряется уважение. Сильнее и сильнее укореняется мнение, что реформы нынешнего времени и некоторые льготы есть чистый обман, потому что их стараются подкопать со всех сторон. Земство, суды, печать стесняются беспрестанно распоряжениями высших административных лиц. Это уже ни для кого не секрет» (III, 323 - 324)".
"4 июля 1872 года Никитенко записал: «Новый закон о цензуре. [] Finis (конец. - В.Б.) печати. Все решается произволом министра внутренних дел. Какого бы специального содержания ни была книга, он ее конфискует. При этом законе, если он будет исполняться, решительно становятся невозможными в России наука и литература. Да правду сказать, - продолжает с грустной иронией Никитенко, - давно бы следовало покончить с ними. К чему они нам? Они только сеют разврат и заставляют усомняться в здравомыслии начальства» (III, 244)".
NB: тут по неуловимой ассоциации вспоминается недавняя новость о выпуске "детской версии" Конституции. 
"В 1873 году внимание Никитенко обращено на «новое постановление о цензуре», которое прошло через Государственный совет. Рассмотрев некоторые статьи закона, Никитенко особо выделяет распоряжение о материалах, печатаемых в газетах и журналах в форме слухов: «Администрация имеет право требовать от редакций сведений об именах лиц, от коих произошли эти слухи». Эта часть постановления, по справедливому мнению Никитенко, «совершенно убивает так называемые корреспонденции, ибо кто же захочет из провинции сообщать что-нибудь в газеты под Дамокловым мечом высылки куда-нибудь административным порядком? Это очень жаль. Гласность, оказывавшая такие огромные услуги нашему обществу, становится теперь совершенно невозможною. А без нее мы опять погрузимся по уши в бездну всяких беспорядков и злоупотреблений, из которой мы понемножку начали было выбираться» (III, 280)"...
NB: Крупным планом на экране всплывают слова: с тех пор прошло 193 года...