С Рождеством!
Друзья! Поздравляю вас с Рождеством! Пусть жизнь будет прекрасной сказкой!
Ирина Сабурова
Ёлка, которая никогда не зажигалась
Эту сказку помнят звёзды, знают северные скальды и поют её в Сочельник, чуть касаясь тонких струн… Это сказка про принцессу, про прекрасную Мафальду, и о том, как дал ей счастье белый рыцарь и колдун… радость счастья – это время, когда нет воспоминаний. Только раз в году, в Сочельник, когда тает в сердце снег, вспоминают звёзды сказку человеческих страданий – только раз в году о чуде вспоминает человек…
***
С неба падают, как звёзды, хлопья белые пушинок – беспрерывно, неустанно, то взметясь, то снова вниз… И на тёмных старых башнях это кружево снежинок устилает крыши, шпицы и ложится на карниз. В этом белом снежном замке жил король-колдун когда-то. Он – великий чернокнижник, маг-волшебник, чародей. В коридорах тёмных замка серебром мерцают латы – это рыцари посменно сторожат покой дверей.
В эту ночь молчали струны и не пели песен скальды – в угловой тяжёлой башне родилась принцесса – дочь.
В коридорах тёмных шёпот:
– Белый снег – лицо Мафильды…
– Королева умирает в предрождественскую ночь…
И король, колдун угрюмый, шагом медленным и ровным, обойдя притихший замок, на придворных не смотря. В спальню мёртвой королевы приказал позвать придворным позолотчика сейчас же, кузнеца-золотаря.
– Я хочу, – сказал волшебник, – чтоб из золота сковали мне кольцо с тяжёлым камнем – самым редким на земле. Я хочу, чтоб в этом камне синий пламень был печали и пурпурный отблеск счастья в том же самом хрустале. В этот камень вплавить сердце, – чтобы был он настоящий, – вплавить сердце королевы!
В камне – сердце, в сердце – гарь…
И в притихшем старом замке, среди рыцарей дрожащих до утра ковали перстень маг-колдун и золотарь. До утра пушистым вихрем звёзды белые слетали и окутывали дымкой твердь земли и неба твердь… Тайну странную снежинки схоронили и узнали – то, что в камне было счастье, – были в камне жизнь и смерть…
Старый замок не менялся – жизнь текла своей чредою: проходили вёсны, зимы, проходил за годом год, и, как это было в звёздах предначертано судьбою, проезжавший белый рыцарь постучался у ворот. Сам король жил в тёмной башне, в залах замка пели скальды, каждый день был новый праздник, звонкий смех, весёлый пир: нету девушки прелестней и прекраснее Мафальды! Много рыцарей съезжались для принцессы на турнир…
В замке песни и веселье: в замке дан сегодня будет в ночь. В Сочельник, для принцессы настоящий первый бал. Для того, чтобы рыцарь белый, тот, кого Мафальда любит, в этот вечер первый с нею в этом зале танцевал.
Рано утром выезжали дровосеки рядом стройным в занесённый снегопадом вековой дремучий лес, чтоб срубить для бала ёлку, – чтоб была она достойна королевской бальной залы самой лучшей из принцесс. Но когда наставший вечер всё окутал темнотою, серебря пушистым снегом, отдавая звоном струн, – на пороге бальной залы пред притихшею толпою появился вдруг незваный чародей – король-кодун.
– Я хочу, – сказал принцессе, чтобы в этот самый вечер приняла ты мой подарок, – этот перстень золотой.
И она, забыв, что надо зажигать на ёлке свечи, замерла, увидев камень – камень, скованный мечтой.
***
Тома сидит, подперев кулачонками толстые щёки и сморщив курносую пуговку. Тома – очень серьёзная взрослая особа. В минуты волнения она говорит густым мрачным басом, с раскатистым "ррр", часто величая себя по старой детской привычке в мужском роде: Том.
В библиотеке тихо. За окном синий сад, чёрные сучья деревьев прижались к стеклу. Дедушка сидит в своём любимом кресле, вышитом васильками, с львами на лапах и рассказывает сказку. Тома не совсем понимает его, но от этого она кажется ещё более интересной. Скажку слушает даже Горик, – этот несносный графчик, щеколеватый кадет, приехавший к ним на праздники и презрительно относящийся к ней, Томе, – "девчонке". Он думает, что она не видит, как он первым бросается застёгивать ботики кузине Кити! Тоже, подумаешь, целый юнкер!
– Дедушка, а почему принцесса не зажгла свечек на ёлке? Рррас-скажи.
– Я забыл, что дальше, Тома!.. Эту сказку рассказывал мне когда-то наш старый слуга Олаф, давно-давно, когда я был маленький и жил в старом замке в Швеции..
– Барон, расскажите, как ваши предки сражались с Густавом Адольфом, – просит Горик.
– Хорошо, хорошо… помоги мне, Тома, пройти в столовую… я хочу посмотреть, как они там веселятся. Нет, нет, Георгий, сиди спокойно, Тома всегда помогает мне ходить.
– Я буду держать за ушки, – мрачно заявляет Тома, подавая деду старомодные штиблеты с петельками на задниках.
Он встаёт, запахиваясь в халат, и, опираясь о её плечо, идёт, постукивая палкой. Столовая расположена гораздо ниже остальных комнат дома, и к ней ведут вниз несколько ступенек. Дед останавливается на пороге. За большим столом сидит много гостей, молодёжи. Тома невольно зажмуривает глаза – после полутьмы библиотеки свет кажется слишком ярким, и она не может даже рассмотреть всех в столовой. Почему нет Кити? ну, конечно, она опять поссорилась с Гориком. Сидит, наверно, где-нибудь в углу и дуется как мышь на крупу, а этот несносный кадетик торчит в библиотеке и мешает ей разговаривать с дедушкой. Тома облегчённо вздыхает, когда дедушка поворачивается и идёт обратно. В гостиной он останавливается.
Посредине стоит огромная, до потолка, ёлка. Из открытой двери столовой на неё падает свет, и от этого она кажется какой-то особенной на фоне тёмно-синих окон террасы. От дедушкиных тяжёлых шагов вздрагивают квадратики паркета, а на ёлке позванивают в ответ колокольчики, покрытые серебряной пылью. А чего-чего только не навешано! Тома деловито осматривает ещё раз всё это великолепие. Больше всего ей нравится вот та плюшевая обезьянка с лиловым шариком в руках, и этот серебристо-алый огромный шар, и картонный ангел в ватной часовенке, и ещё большое пряничное сердце, и… и, наверно, внизу, на зелёном мху, закрывающем крест, остались ещё умилительные боровички из медовых пряников и красные мухоморы с сахарными нашлёпками. Тома молниеносно ныряет вниз и, зажав в кулаке боровичок, снова подставляет плечо под тяжёлую дедушкину руку.
В библиотеке дед открывает ящик письменного стола и достаёт оттуда коробочку. В ней лежат разные памятки – даже Горик удостаивает её любопытным взглядом – печатки, брелоки, цепочки, ладанки, сломанные топазовые запонки, пуговицы из агата… и два тяжёлых золотых перстня с каким-то большим камнем, которые дедушка кладёт на ладонь и заумчиво подбрасыает на руке, отчего камни сыплют алые искры.
– Я хочу сделать тебе подарок, Тома… может быть, на следующее Рождество… ты будешь уже без меня зажигать ёлку. Носи его, пока на цепочке… Это тот самый камень, про который говорится в сказке.
– Это александриты – они сине-зелёные днём и красные ночью и добываются на Урале, – говорит Горик.
– Да. В нашей семье они переходят от отца к сыну и, говорят, что приносят счастье… Сыновей у меня больше нет, я последний в роде. Осталась только ты, княжна Том. А второй перстень тебе, Георгий. Но вы оба должны обещать, что никогда – слышите, – никогда не будете снимать этого кольца.
– А почему ты сам не носишь, дедушка?
– Потому что… потому что я уже знаю, что такое счастье, Тома…
И старик смотрит поверх их голов в синее окно, в переплёт чёрно-белых сучьев, ласково и грустно улыбаясь чему-то, что видят только его усталые потухающие глаза…
Час спустя в той же библиотеке, но уже без дедушки разыгрался маленький скандал. Щеголеватый кадет, выведенный из себя "бестактными" вопросами девчонки, забыл, наконец, про свою взрослость и высунул ей язык.
– Ты не граф, а грррубиян, – вспылили Тома, едва сдерживая своё возмущение.
– А ты совсем не княжна Тома, а просто… просто кудлатая матрёшка!
Тома, сосредоточенно пыхтя, забралась на стоящую рядом лесенку и, очутившись, таким образом, на одном уровне с лицом кадета, размахнувлась и изо всей силы ударила его ладошкой по щеке.
– Что ты сделала, Тома?! – ахнула мама, появившись на пороге.
– Дала ему по моррррде, – свирепо вращая глазами, заявила басом "кудлатая матрёшка".
***
Что же дальше было в сказке? Чем же прервано веселье? Почему затих блестящий королевский бальный зал? Почему в старинном замке в тот Рождественский Сочельник не зажглась огнями ёлка и никто не танцевал? Белый рыцарь, принц весёлый, не дождался поцелуя – подняла к нему принцесса побледневшее лицо:
– Я зажгу на ёлке свечи, если тот, кого люблю я, на своей руке покажет мне такое же кольцо!
С той поры по белу свету бродят рыцари Мафальды, собираясь на Сочельник в старый замок каждый год… Эту сказку помнят звёзды, знают северные скальды, но никто из них не знает, кто же перстень принесёт…
***
Ах, княжна Тома, бедная княжна Тома!
Тоненькая худенькая фигурка плотно кутается в потёртый зимний костюмчик с воротничком из бывшего енота. На бледном, слегка усталом насмешливом лице большие чёрные глаза. Тома быстро идёт по улицам старого города, так же, как и все остальные фигуры людей, спешащих на работу – хотя нет, не совсем так. Те не видят того, что подмечают чёрные, широко открытые, как будто бы удивлённые глаза – ни мягкой сепии деревьев бульвара, на которые так картинно улёгся полоской ваты снег, ни матовых переливов перламутрового неба, ни тысячи других, таких красивых, таких чудесных вещей!
В этом старом городе на берегу моря часто гуляет ветер и, проносясь по широким бульварам, замирает в узких переулочках, у подножия высоких каменных кирок. Старый немец, хозяин Томы, поднимает на лоб очки в золотой оправе, перевязанные тесёмочкой, и, вздыхая, говорит.
– Северо-западный ветер. На море опять шторм. Помоги, Господи, тем, кто в море сейчас думает о земле.
Тома уверена, что если бы он не был немцем, то обязательно перекрестился. Но он не крестится. Он только ещё ласковее смотрит на неё и, ласково гладя по руке, замечает:
– Ну, принцессин Тамара. Нужно помнить о людях, но нельзя забывать, что наши куклы тоже живые.
Тома проходит под старинными сводами ворот, в толще которых построен целый дом, пробирается, придерживая рукой шляпу мимо портала церкви, мимо ратуши со стрельчатыми готическими арками, мимо маленьких смешных домиков-лавчонок, как сказочные грибы. Снег плотно закутал их крыши, и кажется, что в светящемся окошечке должна появиться сейчас голова седобородого гнома.
Как хорошо. что ей не надо работать в каком-нибудь шикарном модном магазине в другой части города. В старом доме маленькая полутёмная витрина. Она почти не отделяется от стены – но эту вывеску знает весь город, и все приходят сюда покупать маскарадные маски, резные статуэтки из дерева и самые странные красивые и фантастические куклы, какие могут только создать кропотливое усердие старика хозяина и ловкие пальчики Томы. Все покупатели с уважением относятся к Томе – может быть, ещё и потому, что хозяин никогда не величает её иначе, чем "принцессин", и как бы в подтверждение этого, на руке у Томы блестит тяжёлый старинный перстень. Дедушкин перстень с александритом – единственная Томина драгоценность.
– Я никогда не снимаю его, потому что это семейная реликвия – объясняет Тома молодому рыжеватому голландцу, что-то очень часто ставшему заходить покупать куклы. – Он должен принести мне счастье.
– О да, конечно, принцессин, конечно, – соглашается тот, не отрывая от неё глаз. – Этот камень – О! это совсем особенный камень.
– Мингер ван дер Фост, кажется, очень интересуется куклами? – с лукавой улыбкой спрашивает её старичок хозяин. – Барон Зольц говорил мне, что он очень приличный молодй человек. Он приехал сюда по делам своей фирмы, и в Голландии у него крупное состояние… Да, да, в жизни часто происходят разные вещи… такая молодая и хорошая девушка, как вы, из хорошей семьи – кто знает?..
– А я и знать ничего не хочу про вашего Ван дер Хвоста! – мрачно бубнит Тома, нанизывая на тоненькую иголочку бисерное ожерелье. – Пусть он мне сперва тюльпаны на льду вырастит, тогда я буду с ним разговаривать!
– Ах, принцессин, принцессин, какая вы спешная девушка!
Тома молчит. Тома думает о том, что сейчас вот, как раз в это время, мимо окна дожжен пройти высокий стройный господин с тёмными глазами. Он проходил уже несколько дней подряд, и каждый раз останавливался, чтобы посмотреть на разложенные в окне куклы. Может быть, он даже и не видит склонившейся над работой Томы. Но она зато разглядела его как следует. Где она видела это лицо? Насмешливое. задорное, с острым, капризным и упрямым подбородком, с пренебрежительной улыбкой жёсткого рта…
И только когда он вошёл и приподнял шляпу, с чарующей улыбкой обратившись к ней и попросив на ломаном немецком языке показать ему куклу, Тома едва удержалась от восхищённого крика, и от того, чтобы не броситься к нему на шею, к вящему удивлению старого немца и сидевшего, как всегда, у прилавка мингера ван дер Хвоста. Горик! Ну, конечно, Георгий, какой-то её троюродный кузен, щеголеватый кадет, которому дедушка подарил второе кольцо! С того Рождества она не видела его больше. Смутно припомнились бесчисленные истории, ходившие про его легендарную храбрость и скандальные любовные авантюры – позже, когда она подросла, мама иногда забывала о её присутствии.. Боже мой, Горик!
Но Тома не бросилась ему на шею. Она осталась стоять за прилавком и, доставая куклу, безотчётно повинуясь какому-то странному чувству, быстро сняла с руки александритовый перстень.
– Вот эту, сударь?
– Вы говорите по-русски?
– Ну, конечно. Ведь я русская.
– Я так и думал.
– Почему?
– Вы слишком непохожи на других.
– Жаль. Стоящий вне толпы резче чувствует ветер. Но ведь и вы такой же.
Он быстро взглянул на неё. Тома не опустила глаз. Узнает или нет? Нет, не узнал, но улыбнулся, – так улыбаются мужчины, бросающие женщин после первого поцелуя. Он не узнал, и каждый раз, когда приходил в магазин посидеть, поболтать с хозяином на смешном языке, который считал немецким, и выбрать какую-нибудь безделушку, Тома сразу же снимала с руки кольцо.
– Какое у вас красивое кольцо, граф… александрит?
– Да, я никогда не расстаюсь с этим перстнем. Редкий по красоте камень. Любая женщина отдастся за него.
– Любая? А если у неё самой найдётся такое же кольцо?
– О, это совершенно исключается. Я получил его мальчишкой от своего дальнего родственника. Семейная драгоценность, два уникума. Дубликат был подарен им своей внучке, и очень жаль, потому что девочка, наверно, давно уже потеряла его…
– А на обратной стороне выгравирован ваш девиз, вероятно?
– О да.
– Можно спросить, какой именно?
Совсем по-прежнему мальчишеская самоуверенная улыбка раздвигает тонкие губы.
– "Лови момент!"
– И вам не совестно?
– Нисколько. Разве это неправильно?
"Лови момент"… Может быть, и она такой же "момент"? У Томы на языке всегда готов острый ответ, и это ему, очевидно, нравится. Он охотно рассказывает о себе и однажды совсем просто предложил ей зайти к нему посмотреть одну старинную рукопись… Тома чуть-чуть удивлённо приподняла брови, но согласилась.
Ах, какой это был чудесный вечер! У него нашлось много чудесных красивых редких вещей, и он вёл себя, как настоящий джентльмен. С тех пор Тома была у него ещё несколько раз. Теперь это казалось совершенно естественным, но не хотелось приглашать его к себе, в маленькую бедную комнату.
– Граф, что вы делаете на Рождество?
– Сочельник проведу дома, один, а том начну кутить. А что?
– Нет, просто так… хотелось посидеть вместе с вами у ёлки.
– Так вот и великолепно. Встретим Сочельник у меня, хорошо? – Он целует ей руку и заглядывает в глаза… – Значит, в Сочельник…
***
– Принцессин Тамара, что вы будете делать на праздник?
– Буду сидеть дома, читать, пойду в театр…
– Вы разрешили бы… зайти к вам?
– О, мингер ван дер Фост… я живу так скромно, что право…
– Я должен поговорить с вами, принцессин… Очень серьёзно поговорить. Сделайте мне этот подарок!
Томе немножко жаль ван дер Хвоста. У него такой смущённый умоляющий вид. Значит, на Рождество она получит предложение. Бедняга! Он будет огорчён. Но что же делать, если у неё и поёт, и рвётся душа – к другому?
Горик – эгоист, самовлюблён, самонадеян, скользит по поверхности, не задевая глубин, и больше всего ценит своё собственное удобство… Он даже не ухаживает, а просто берёт то, что ему плывёт в руки. А плывёт ему много… и она тоже… Она? Тома возмущается, но только на минуту. Всё равно… Неужели он не узнает её, не увидит, не почувствует, не ответит – настоящим?
– Я влюблена, – улыбается Тома вышитым куклам. – Я влюблена, – шепчет она, идя по улице и целуя снежинки, тающие на губах. – Я влюблена, старый город, слышишь? Я люблю его, люблю, люблю!
***
– Принцессин Тамара, нам надо делать праздничную витрину.
Тома готова расцеловать своего старичка Миллера. Какой в этом году чудесный, красивый город! И белый праздничный снег, и лёгкий мороз, и предпраздничная суета – всё это вбирается в душу так остро и ярко, что на глазах выступают слёзы. Ведь и у неё будет праздник. У него – с ним.
Из тёмного пыльного шкафа, стоящего в самом углу мастерской, вытаскиваются огромные картонки. Тома, стоя на коленях в окне, убирает его ватой и ветками. Посредине водружается маленькая ёлка с хрустальными сосульками, а кругом – стильные куклы в дорогих шёлковых костюмах.
– Это мои лучшие куклы, принцессин. Я получил их в наследство ещё от своего отца, а тот от деда. Они вынимаются из шкафа только раз в году – на Рождество. Эти куклы делал когда-то большой мастер.
Тома расставляет в витрине рыцарей, придворных дам, пажей и у самой ёлки – красавицу принцессу с золотой короной на голове. Она сделана из алебастра, раскрашена и кажется совсем живой.
– Но эти свечки на ёлке слишком маленькие, герр Миллер. Их нельзя будет зажечь.
– Нет, принцессин. Они и не должны зажигаться. Вы, наверно, никогда не слыхали сказки про принцессу Мафальду? Принцесса до тех пор не зажигает ёлки, пока рыцарь не принесёт ей волшебного перстня.
Мафальда? Эту сказку рассказывал дедушка… В старой усадьбе, в огромной библиотеке с синими провалами окон… Почему на Рождество вместе со свечками зажигаются воспоминания? Ах нет, не надо об этом думать… Разве можно вспоминать, когда ждёшь счастье?
На Томе надето платье из бледно-палевого шёлка с вышивкой из тёмной бронзы и старого золота. Сколько усилий и трудов пришлось потратить, чтобы выглядеть нарядной в этот вечер! Кутаясь в короткий жакет, она идёт быстро, потому что без калош мёрзнут ноги в тоненьких туфельках. Только бы не расплескать, только бы не разлить эту радость, наполняющую душу!
В сочельник вечером улицы кажутся тёмными. Во всех домах уже зажигаются ёлки. Георгий, Георгий… Сегодня она не снимает перстня. Пусть он увидит его. Пусть узнает. Может быть… Но что может быть, она не решается договорить даже самой себе.
***
На ёлке самодельные картонажи, серебряный дождь и белые свечки.
– Какая вы нарядная сегодня, Тамара. Вам удивительно идут длинные платья. И вообще, вы сегодня какая-то другая. Я ещё не могу найти, в чём именно это заключается.
– Выпьем за то, в чём это заключается, граф!
Тома волнуется. Когда же он скажет ей то, чего она ждёт, – ласковые слова, от которых загорится сердце?
Горик долго смотрит на неё. Глаза становятся тяжёлыми, властными. Наклоняется. Целует. Долго, очень долго. Тома лежит у него на коленях с запрокинутой головой. Неужели же так, без слова… Он целует настойчивее. Оторвавшись от его губ, видит скользящую чуть пренебрежительную улыбку…
– Я… я хочу вам напомнить, граф, ваши же слова – "я ценю женщин, как папиросу"… и отбрасываете окурок? Но я ценю себя больше.
Он чуть-чуть отодвигается. Немного раздосадован.
– Это зависит от вас… я терпеть не могу принуждений…
И только, о боже! Значит, всё было напрасно. Значит… Она протягивает руку, чтобы взять со стола папиросу. Георгий с наблюдающей улыбкой предупредительно зажигает спичку. Тома опускает руку, и на безымянном пальце пурпуром загорается александрит.
– Что это у вас? Кольцо? Я не замечал раньше. Удивительно…
Он внимательно вглядывается в перстень, переводит взгляд на свои руки, снова смотрит на неё.
– Скажите – откуда… откуда у вас этот александрит?
– От маленькой девочки, которую кадет Горик звал "кудлатой матрёшкой".
– Княжна Тамара… Княжна Тома… Неужели это ты… Почему же вы мне ничего не говорили до сих пор? Я никогда не думал…
– Зато я думала, Горик… нет, нет, теперь мне пора домой. Я зайду ещё как-нибудь… потом.
– Я вас не отпущу. Оставайтесь и рассказывайте… ведь мы же не виделись – лет двадцать по крайней мере. не каждый же день можно встретить родственников! ВЫ, наверно, забыли уже, что мы кузены?
Он лукаво улыбается и прибавляет!
– И потом, мы ещё не зажгли ёлки…
– Ёлка, которая не зажигалась… – беззвучно повторяет Тома. Она небрежно, не глядя в зеркало, надевает шляпу и жакет и протягивает руку.
– Прощайте… Георгий. Мне надо идти.
– Как хотите...
***
Тома медленно, – ей некуда торопиться, – идёт по тёмным улочкам старого города. Кое-где в домах видны ещё отгорающие ёлки, слышна музыка. Ночные сторожа топают в подъездах. На улицах – ни души. Идёт мелкий, легко поддуваемый ветром снег. Тома идёт осторожно и медленно. Она очень устала. Не хочется думать. Значит, это всё. Счастье создаётся из пустяков – счастье разбивается пустяками… что же, собственно, случилось? Ничего особенного.
Но она знает – знает слишком ясно, чтобы можно было обмануть себя, – ничего не могло быть уже потому, что ничего и не было. Лёгкая маленькая интрижка, пустяковый роман. Без единого ласкового слова, просто небрежно улыбнуться, взять и улыбнуться снова… и это вся её тоска по любви, по большому безумному счастью!
Тома, сжав губы, останавливается перед витриной с куклами и, вынув из сумочки ключ, открывает дверь. В витрине, около наряженной ёлки, принцесса Мафальда ждёт, когда принц принесёт ей кольцо с волшебным камнем – с камнем, который нельзя подделать, так же, как нельзя подделать сердце и нельзя выдумать счастье, если оно не пришло!
***
"Тают белые снежинки, опускаются на землю, обволакивают замок в лёгкий призрачный покров… В старом замке тихо-тихо… в коридорах стража дремлет, и покой их не нарушен дерзким гулом голосов. В коридорах тёмных замка бродит бледная принцесса, с завороженной улыбкой смотрит вдаль в глухой тоске… Может быть, из древней чащи настороженного леса на коне к ней мчится рыцарь, рыцарь с перстнем на руке? И, нарушив приказанье. Лёгкой птицей по ступеням поднялась в покои башни – к чародею-королю:
– О, отец, тебя прошу я, умоляю на коленях – дай мне счастье – ты волшебник, – дай того, кого люблю!
Но колдун лишь улыбнулся, покачавши головою:
– Нет, Мафальда… всё, что знаю, всё, что здесь я берегу, я могу отдать за сердце настоящее, живое, но нельзя придумать сердце – счастья дать я не могу! В этом камне бьётся сердце, этот камень – настоящий… Ты сама избрала жребий и запомни навсегда: если твой любимый рыцарь не отдаст всего за счастье, то твоя, Мафальда, ёлка не зажжётся никогда.
Руки белые принцессы – крылья падающей птицы…
Чу?! ведь это рог призывный пред воротами звенит? И из белой чащи леса выезжает белый рыцарь, в коридорах замка будит эхо звонкий стук копыт. Подъезжает… входит в замок… Тает снег на белых латах.
– Прикажи, принцесса, чтобы, как уже случилось встарь, был бы позван в старый замок приходивший раз когда-то к королю в Сочельник ночью старый мастер-золотарь.
В коридорах замка снова звонкий гул и звоны песен:
– Белый рыцарь у порога!
– Белый рыцарь в зале ждёт!
– Он нашёл волшебный камень!
– Он нашёл волшебный перстень!
– Тот, кого принцесса любит…
– Тот, кто счастье принесёт…
У застывшей ёлки в зале собрались пажи и слуги, все придворные и дамы и столпились у дверей:
– Как бледна, дрожит принцесса…
– Что-то будет? Что-то будет?
Сам король спустился с башни… сам великий чародей!
На коленях пред принцессой белый рыцарь снял забрало:
– Много лет я шёл, принцесса, обойдя кругом весь свет, – только тот чудесный перстень, про который ты сказала, не нашёл я, потому что на земле такого нет. Я прошёл леса и горы, через стужу и туманы, чтоб тебе, принцесса, радость – счастье в замок принести. Южный ветер гнал мой парус по морям и океанам – но волшебный этот камень я не мог нигде найти. В этом камне жизнь и счастье, в этом камне мрак и холод – искра пламенная сердца – боль и горечь – сердца гарь… Пусть же снова повторится то, что было, – пусть свой молот поднимает в старой башне тот же самый золотарь! Чтобы дать тебе, принцесса, сердце в камне настоящем, чтоб зажглись огни у ёлки – загорелось пламя свеч, – всё тебе отдам, Мафальда, за твоё, принцесса, счастье; куй, колдун, кольцо второе – вот, король, тебе мой меч!
На ресницах у Мафальды две слезинки задрожали… Замер старый замок в страхе от безумных, страстных слов…
Вдруг – о чудо! – свечи ёлки загорелись, заблистали от звезды, упавшей с неба, мириадом огоньков…"
***
На праздниках, встречаясь с знакомыми, Георгий рассказывал им удивительную историю – как он нашёл свою кузину и узнал её по такому же кольцу, какое сам носит на руке… И только когда прошли Святки, стало немножко неловко… Почему она не приходила до сих пор? Впрочем, ведь и его не было дома… Милая, славная девушка… В ней есть что-то настоящее – может быть, то, что ему до сих пор не приходило в голову искать? Впрочем, теперь он слишком устал для поисков – к чему? "Докуренная папироса?" Ну, нет, он ещё не докурил её, и, вспомнив это сравнение, он невольно улыбнулся.
– Где же Тамара?
Старичок немец торопливо пожал ему руку, сдвинул на лоб очки и, обрадовавшись, что может наконец излить душу, стал рассказывать, смешно пересыпая русские слова немецкими.
– О нет, принцессин Тамара не служит больше в его магазине. Он очень, очень рад за неё. Она теперь будет тем, кем и должна быть настоящая русская принцессин, – богатой, счастливой женщиной. Принцессин Тамара вышла замуж за молодого голландца, который бывал у них в магазине. Она так и сказала ему, старому Миллеру: – Теперь, герр Миллер, я сделаю три вещи: во-первых, выкрашусь в рыжий цвет, потому что мой жених тоже рыжий, и ещё потому, что это самая большая глупость, какую я могу сделать. Во-вторых, я выхожу замуж за вашего мингера ван дер Хвоста и уеду с ним в Голландию. А в-третьих, я сделаю вам подарок – вернее, не вам, а той принцессе, которая не зажигает под Рождество ёлки в вашей витрине.
Старик любовно погладил шёлковую юбку улыбавшейся куклы. На тонкой руке, в виде запястья, синевато-зелёным омутом тускло мерцало старинное кольцо…
– Принцессин Тамара – такая смешная девушка! Вы знаете, она пришла сюда ночью в Сочельник и зажгла в витрине ёлку… Подумайте! Ёлку принцессы Мафальды! Она пришла вчера проститься и сняла с руки кольцо, такое дорогое кольцо! Мне показалось даже, что она плакала, но когда принцессин волнуется, она говорит таким смешным басом, как большой мужик:
– Этого сан дерррр Хвост не получит. Нет!
– А вам, сударь, она просила передать только вот эту записку.
Георгий взял в руки листок.
***
Так проходит мимо счастье…
Вот и всё.
Как это просто!
Никому не нужно сказок… в сказке – сердце, в сердце – грусть. Я сегодня стану рыжей и уеду с ван дер Хвостом в льду выращивать тюльпаны…
И конечно, не вернусь…
Может быть, так было лучше: я не знаю, мой любимый, но с последней лаской сердца посылаю свой привет – снегу белому и ёлке – той, которой не зажгли вы, – потому что это сказка – потому что сказки нет.
