Ты их не видел

Танцевать на углях, жить в пламени, как саламандра. Кто-то научил её мудре Огонь, и она часто и подолгу сидела, сложив руки особым образом, всматриваясь в себя, вслушиваясь в то, что говорило ей её тело, вчувствываясь в ток крови. Она ждала.

Кто сказал, что огонь красный? Он рыжий, жёлтый, он белый и синий, его нет. Огонь жесток и никогда не бывает мягким, огонь не прощает небрежности, но может покориться сильному. Она ждала. Однажды, за много тысяч километров от дома, она танцевала на углях, и до сих пор помнила это чувство свободы, столпом взрывающее всю её в небо. Это определённо было сексом. Вот только не сразу она поняла, что секс был с Огнём. А когда поняла, отрезала прядь своих волос и сожгла. Наверное, она сошла с ума. Но делала это тихо, так, чтобы никто не догадался - продолжала ходить в институт, учить свою филологию, встречаться иногда с мальчиками, навещать многочисленную родню, ездить в деревню летом, не потому, что так любила дикие леса, а потому, что можно было каждый вечер зажигать костёр и следить за языками пламени. Первым же летом в деревне она научилась зажигать огонь с одной спички, вне зависимости от влажности дров, того, как они сложены, ни ветер ей не мешал, ни его отсутствие, ни туман и ни ливень. Казалось, огонь сам прыгает со спички на бересту и ветки, и резвым послушным зверем жадно вгрызается в подготовленную для него еду. Она смотрела и ждала.

Ей пришлось выйти замуж, муж её оказался вполне себе компанейским парнем, любил пиво и детей, и делал всё возможное и возможно часто, чтобы и у них в доме завелись крошечные платьица или штанишки. Она ждала.

И в один день тест показал две полоски. Муж обезумел от радости, притащил домой охапку белой сирени - была весна - пригласил своих родителей в гости, братья же его наняли скрипача, чтобы он играл ей в этот вечер любимые её цыганские песни. А пока - он усадил её в кресло у окна, укутал пледом, чтобы она не озябла и убежал в магазин, буквально пару шагов. Он даже не обратил внимания на грохот взрыва, он в этот момент выбирал ей киви, там витамин С, и грейпфруты, она любит, но последовавший за взрывом вой сирен его ухо уже опознало, вдруг что с ней, вдруг ей плохо, он выскочил, оставив киви раскатываться по полу, и увидел бушующий огонь там, где был их дом. Газ взорвался, как сказали ему позднее. Никаких органических останков не было найдено. Ему нечего было хоронить. Но свидетельство о смерти всё-таки выдали, и он купил земли на кладбище, сделал могилу для них двоих, для жены своей и их ребёнка, обустроил как-то, приходил, навещал. И что странно, если он оставлял свечу и зажигал её - она горела и горела, до следующего его прихода, хоть через день, хоть через пол-года. И было это ему - жутко. Страшная была у его жены смерть, если была, и странная была у неё могила, если ей она вообще была нужна.

А две саламандры неподвижно смотрели на него, и потом выжигали своими крошечными следами землю вокруг, и возвращались в огонь, чтобы пожирать то, что должно быть ими съедено, и плясать в языках пламени, и чаровать людей.

Однажды они станут пеплом на углях, на которых кто-то будет танцевать, заходясь от восторга и силы, и, не заметив даже как, обязательно потеряет душу. Так заведено.

©Ирэна Пабо