Внизу завозились собаки, что-то звякнуло, и послышались Варины шаги. Можно вставать. Спуститься, выпить стакан воды и отправиться в сад, где еще не просохла роса на пионах и розах. Сфотографировать ее тяжелые капли. А заодно и попытаться поймать в кадр шмеля, забравшегося в белый бокал садового колокольчика. На минуточку забыть обо всем, кроме пахнущего медом теплого летнего воздуха, и вобрать в объектив все звуки, цвета и ароматы.
Цветы были ее страстью. За первый год после того, как она перестала работать, Инга перефотографировала их во множестве, отмечая каждый месяц новыми натюрмортами. Муж приносил ей по очереди серебристые, матово светящиеся ландыши; робкие фиалки, словно вырезанные из обрезков шелка; гиацинты, источающие дерзкий аромат; бледные нарциссы с лепестками, похожими на папиросную бумагу; атласные белые тюльпаны; простые до слез ромашки и колокольчики; сладкие пушистые левкои; изысканные и немного холодноватые лилии и ирисы; звездчатые астры и колючие георгины; розы, полные тайн, скрытых в глубине лепестковой спирали. Она фотографировала их, испытывая чувственное наслаждение, погружаясь в волны ароматного излучения. Потом с деньгами стало трудно, и цветочный поток прекратился. И лишь изредка, по праздникам, она имела возможность снять портрет очередного букета, что радовало ее больше, чем сам букет. Ведь цветы стояли недолго, а фотография оставалась.
Особенно Инге нравились махровые пионы. Их запах, пышность шелковистых нижних юбочек, потаенность сердцевины, тяжесть лохматых голов.
После завтрака Варя срезала для нее три бело-розовых цветка и поставила на столик в тяжелую хрустальную вазу. Лучи солнца косо падали на пионы и на стенку за ними. Инга положила на скатерть два крепких зеленых яблока. Потом подумала и поставила рядом часы. Время цветов, время плодов... Тень от букета легла на циферблат. Инга достала бленду, натянула пищевую пленку и аккуратно, стараясь предугадать рисунок, нанесла вазелин. Она представила себе позднее утро, полудрему дворянской усадьбы. Увидела веранду, стол, покрытый светлой скатертью, букет пионов. А еще — художника в широкой блузе и соломенной шляпе, пишущего этот уголок дома. Услышала звук рояля откуда-то из дальних комнат. Гомон проснувшихся птиц. Сердитое жужжание шмеля, запутавшегося в сердцевине пиона. Тихое тиканье часов. Почувствовала смешанный запах цветов и масляной краски. И нажала на кнопку спуска. Раз, и еще раз… открывался и закрывался затвор, ловя обрывки кадра-сна. Сна об уходящем времени.
Из сердцевины пиона
Медленно выползает пчела…
О, с какой неохотой!
Говорят, Басё написал это трехстишие, прощаясь с гостеприимным домом своего друга. Но многие исследователи находят в нем эротическое содержание. Инге же всегда слышался в этих трех строчках другой, еще более потаенный смысл. Пион — цветок лета, его средоточие. Лето — разгар жизни. О, с какой неохотой…
(И.Шолпо. Сон цикады)